Глава 1: Молот и Наковальня
Звук в кузне Яромира был его собственной музыкой. Ритм мира, сведенный к трем простым, вечным нотам.
Грохот. Меха, размером с небольшого быка, вдыхали воздух с жадным, воющим вздохом, выдыхая его огненным ревом в самое сердце горна. Угли, подстегнутые дыханием, вспыхивали, как глаза разбуженного зверя, пожирая тьму под закопченными стропилами.
Звон. Высокий, чистый и пронзительный. Это молот бил по металлу, заставляя раскаленную добела сталь петь свою предсмертную песнь. Искры разлетались во все стороны, словно рой огненных пчел, на мгновение освещая рельефные мускулы на руках и спине кузнеца, блестящие от пота и покрытые сажей.
Шипение. Короткий, яростный протест, когда готовое изделие окуналось в дубовую кадку с водой. Пар взмывал к потолку, неся с собой острый запах озона и закаленного железа, смешиваясь с тяжелым духом угля, пота и старой кожи.
Яромир, хозяин этой симфонии, двигался с плавной, отточенной годами силой. Для любого прохожего, заглянувшего в вечный полумрак кузницы, он был лишь еще одним черниговским мастером. Крепкий, широкоплечий, с волосами цвета воронова крыла, стянутыми на затылке кожаным ремешком. Руки его были покрыты сетью старых шрамов и свежих ожогов – карта его ремесла. Но ни один из них не мог видеть того, что происходило за его серыми, сосредоточенными глазами.
Для него каждый удар молота был не просто приданием формы. Это был разговор.
Сейчас на наковальне лежала заготовка меча, заказанного дружинником местного воеводы. Раскаленная полоса сияла, словно пойманный в клетку солнечный луч. Но Яромир не только видел этот свет, он его слышал. Его дар, его тайна и его проклятие, которое старая ведунья Арина помогла ему обуздать, превратив в инструмент. Он слышал «песню» вещей, душу, что жила в камне, дереве и, особенно, в металле.
С каждым ударом молота он не просто плющил сталь, он вбивал в нее волю. Он слушал отклик, тонкую вибрацию, бежавшую по рукояти молота в его ладонь. Обычный кузнец искал бы трещины и примеси глазом, но Яромир чувствовал их как фальшивую ноту в слаженной песне. Он ощущал внутреннее напряжение металла, его усталость, его готовность принять форму.
«Еще немного…» – пронеслось в его мыслях. Он чувствовал, как металл поддается, как его внутренняя структура перестраивается, становясь единым, гармоничным целым. Это было почти чувственное наслаждение – ощущать, как хаос сырой руды превращается в порядок клинка, острого, как морозный ветер, и прочного, как вековой дуб.
Пока он работал, мысли его текли свободно, как вода в Десне за городскими стенами. Он вспоминал вчерашнего купца из Регенасбурга, пропахшего вином и чужими землями. Тот рассказывал о громадной Священной Римской Империи, о каменных замках, что царапали небо, и о рыцарях, закованных в сияющие доспехи с ног до головы. Потом перед глазами вставали рассказы другого торговца, варяга с хищной улыбкой, о туманах Богемии и лесах Польши, полных древних духов, не похожих на здешних. Армяне и сасанидские потомки вели караваны по Шелковому Пути, привозя в Царьград диковинные ткани и специи, и их истории были похожи на сказки о джиннах и огненных горах.
Кавказские горцы, свирепые и свободные в своих орлиных гнездах, торговали лучшими клинками, но даже они признавали, что сталь из Чернигова имеет особую стать. Яромир усмехнулся про себя. Они и не догадывались, насколько особую.
Но больше всего его тревожили слухи из низовьев Днепра. Белая Вежа, Хазарская крепость, что теперь стояла форпостом Руси, и далекая, полудикая Тмутаракань. Говорили, что тамошний князь Мстислав, родич киевского, все больше отдаляется от стольного града, мутит воду с печенегами и ищет союза с теми, кого давно следовало забыть. Эти слухи были отрывочны, как обрывки паутины, но Яромир, благодаря своему дару, чувствовал в них холодный, неприятный отзвук – диссонанс в великой песне Русской земли.
