Тётушка Эбигейл стояла в дверном
проёме, я чувствовала запах розовой воды и слышала её дыхание, но
не хотела оборачиваться. Судорожно сглотнула, чтобы не выдать слёз,
хотя это бесполезно, она прекрасно знала, каково мне.
— Это только начало. Дальше будет
хуже, ты и сама это знаешь.
Я поежилась и плотнее, укуталась в
шаль, продолжая упрямо смотреть в окно, из которого тянуло зябким
ноябрьским холодком. Тонкие, расшитые занавеси подрагивали от
ветра, и мягко шелестели бумаги на подоконнике. Аран жил своей
жизнью, его звуки и запахи сливались в одно. Вонь сточных канав,
терпкий аромат чьих-то дорогих, но безвкусных духов, хлюпанье грязи
под колёсами экипажа, ругань торговца дрянным элем, и ещё сотни
других звуков и запахов окутывали душным коконом. В низко повисшем
сером небе уже маячила бледно-рыжая полоса рассвета. Начинался
новый день. Эхо пушечного залпа, извещающее о том, что очередная
казнь состоялась, ударило по вискам.
— Ты должна радоваться, что Молли не
назвала наших имён.
Слезы все-таки покатились по лицу.
Бедная Молли. Они убили ее. Сожгли на костре, словно она исчадие
преисподней, от которого необходимо избавиться прежде, чем оно
утащит за собой других. Вот кем была Молли в глазах инквизиторов.
Но в не моих.
Платье Эбигейл мягко зашелестело,
подошвы домашних туфель скользнули по каменному полу. Она подошла и
опустила руку мне на плечо. В этом жесте не было сострадания или
сожаления — тётушка лишь соблюдала формальности, ибо привыкла всё
делать так, как должнó. Как обещала перед смертью своему брату,
моему отцу. «Любить и заботиться до конца своих дней». С любовью
как-то не вышло, а о заботе у Эбигейл своё представление.
— Она мертва. — Я сказала это больше
самой себе в тщетной попытке смириться с неизбежным.
— Да, мертва, — сухо повторила
Эбигейл. — Но мы-то живы, и хвала Создателям. — Она обвела взглядом
комнату. — Впрочем, если бы сюда нагрянули люди королевы, они бы
всё равно ничего не нашли.
Ещё бы! Эбигейл выбросила и сожгла
все старые религиозные книги в день, когда было объявлено о смерти
молодого короля Виллема, ибо знала, что последует за этим. Теперь в
нашем доме появились фигурки новых богов, а по воскресеньям мы
исправно посещали Храм.
— Ты же понимаешь, что это значит? —
Эбигейл опустилась в кресло и, не сводя с меня глаз, грациозным
жестом пригласила занять место напротив.
Мне не осталось ничего другого,
кроме как подчиниться.
— Твой брак с Хелиотом
невозможен.
Я знала, что Эбигейл это скажет.
Откровенно говоря, он никогда мне не нравился. Но ещё больше меня
тяготило пребывание в доме родственницы, да и её саму, как нетрудно
догадаться, тоже. Справедливости ради стоит отметить, что она
всегда относилась ко мне не хуже, чем к родному сыну, и в детстве я
практически ни в чём не знала нужды. До тех пор, пока Эбигейл не
развеяла по ветру те деньги, что остались мне в наследство.
— Но вы же не станете возражать,
если я нанесу им визит?
Эбигейл посмотрела на меня, как
умалишённую.
— Элизабет! — воскликнула она, и её
тонкие ноздри раздулись от гнева. — Его сестру только что сожгли на
костре, как еретичку! Ты хоть понимаешь, что это
значит?
— Я понимаю, что Хелиот и его мать
убиты горем. А я, как-никак, пока ещё его невеста.
Бедняжка Молли была верной,
добросердечной, и… слишком упрямой, что бы я могла убедить её
отказаться от своих убеждений хотя бы внешне и уберечь себя от
ужасной участи. Со слов ее матери, даже в королевской темнице Молли
отказывалась признать себя еретичкой и покаяться, зная, что это
спасло бы ей жизнь. Тех, кто публично отрекся от «ложных богов»,
как правило, отпускали, но оставляли под наблюдением.
— Ты хочешь закончить, как она? —
спросила Эбигейл, глядя мне в глаза. — На костре? Утащив за собой
меня и Андри? И, кстати, — будто бы невзначай добавила она, — твоя
помолвка с Хелиотом официально расторгнута ещё месяц назад. Прости,
надо было сказать раньше. — Никакого сожаления в её голосе, однако,
не слышалось.
