Ночь опустилась над Москвой, и по улицам прокатился приглушённый гул отдалённого транспорта. В закоулке за Котельнической набережной, у стальных арок старого моста, мерцал неоновый крест – вывеска бара «Забытый Купол». В полумраке призрачного света стеклянные шары уличных фонарей отбрасывали на брусчатку ломкие тени, словно птицы, бросившие крик в небытие.
Игорь Филатов шагал по мокрой мостовой, зажатый между горечью поражения и жаждой смысла. Сегодня утром ему сообщили: купол обсерватории навсегда закрыт, а на стене кабинета декана красовалась подпись чиновника – «отозвать». Причина – сын мэрского советника жаловался, что Игорь не выделял его в группе студентов, требовал посещать лекции и учиться, а не выпрашивать оценки.
Он толкнул дверь бара и вошёл в приглушённую тишину. За стойкой бармен Армен протирал стаканы, поглядывая на незнакомца сквозь дымку висящей над стойкой сигары. Игорь опустился на высокий стул, заказал коньяк и выдохнул все слова, которые не успел сказать в деканате.
– Большие вопросы не решаются в дипломах, – вдруг произнёс кто-то рядом. Игорь оглянулся: к нему приблизился сморщенный мужчина в потрёпанном плаще, глаза которого били холодным светом древних звёзд.
– А вы кто? – спросил Игорь, чувствуя, как трепещет поверхность его разума.
– Григорий. Хранитель теней, – тихо ответил незнакомец. – Я слышал, как ваша Вселенная плачет о свободе.
И в тот момент купол небес, казалось, сжимался над баром, и капли джаза медленно перетекали в формулы. Игорь почувствовал, как зыбкий мир привычных истин начинает таять…
Утро в Москве началось не по-осеннему холодно: влажный ветер вдоль Садового кольца носил едкий запах гари и мокрого асфальта, вгоняя дрожь в спину каждого прохожего. Серые тучи нависли над городом тяжелым одеялом, и капли дождя стекали по стеклам трамвая, словно слёзы усталого мегаполиса. По Котельнической набережной, где ещё вчера возвышался сияющий астрономический купол, стояло безмолвное, заброшенное здание: ветхие деревянные двери и заколоченные окна второго этажа, где располагалась главная обсерватория, говорили о том, что здесь всё прекратило своё существование. Лишь потрескивание фонарей да редкие шаги случайных прохожих нарушали пустынную тишину.
Игорь Филатов стоял у металлического забора и сжимал в руке лист бумаги, от которого дрожала ладонь. На пожелтевшем бланке печатным шрифтом было написано официальное постановление: «О закрытии Московской городской обсерватории и отзыве научного диплома преподавателя Филатова Игоря Александровича за неоднократные нарушения академической дисциплины и неподобающее поведение». Документ был настоящим приговором его карьере и призванием – вещей, присущих всего единицам: он верил, что небо открывает человеку больше, чем любая философия, и посвятил жизнь изучению звёздных структур на краю собственной души.
Глаза Игоря слипались от едва скрываемого гнева и горечи: «Что за поведение?» – прошептал он сам себе. По слухам, дочь влиятельного чиновника, в кабинете ученого на лекции, жаловалась, что Игорь не выделял её среди студентов и требовал строгой дисциплины, не позволяя вольностей. «Он требовал посещать лекции, участвовать в практических занятиях и вести научные дневники, а не сидеть в телефоне или списывать с соседей, – думал Игорь. – Я держал группу в кулаке, но никогда не давал поблажек». Однако для сына чиновника этого оказалось достаточно, чтобы один штамп на бумаге перечеркнул годы трудов.
Игорь отодвинул бумагу вниз и поставил ладонь на холодный прут. Внутри обсерватории, возможно, до сих пор мерцал слабый свет приборов, тянулась мелодичная дрожь механических шпилек телескопов, а камеры с запылёнными лизергаловыми зеркалами всё ещё ждали исследователей. Но сейчас здесь царило только заброшенное эхо: от стен отражался шёпот ветра, а в дверях провисли тяжёлые занавеси пыли.
