София Экман
— А ну, вернись! Слышишь?
Хриплый грубый голос летел мне вслед, но я, не оглядываясь,
сбежала по ступенькам и припустила по заснеженной мостовой.
Мать-Заступница… Только бы поскорее забыть сальный взгляд бывшего
пациента и прикосновение его мокрых губ! «Да что ты ломаешься? —
Продолжал звучать в ушах хриплый голос тера Дарреля, и мне хотелось
зажать их руками, чтобы не слышать и не вспоминать толстые грубые
пальцы, ухватившие подол форменного платья. — Не надоело строить из
себя недотрогу? Ну иди же сюда, Софи, хватит упрямиться. Ты хоть
понимаешь, что это я сейчас с тобой по-хорошему? А ведь могу и
по-другому».
Меня передернуло от отвращения, и я припустила быстрее.
Действительно, Эрвин Даррель, начальник одного из отделений
полиции, мог и по-другому. Он и так не давал мне проходу с того
самого дня, как пошел на поправку. Тера Бэском отправила меня в его
дом три недели назад, сказав, что это мой шанс заработать хорошие
деньги. И я поначалу даже жалела пострадавшего от рук бандитов
полицейского. Еще бы, он ведь преступников ловил, рисковал
собственной жизнью! А Даррель, как только немного поправился, начал
сальные шуточки отпускать и смотреть на меня голодными глазами. А
сегодня…
Я поморщилась и яростно отерла губы, пытаясь убрать невидимые
следы чужих прикосновений. Они ощущались так явственно, словно их
выжгли каленым железом!
«Куда собралась? — Вспомнились угрозы полицейского. — Думаешь,
грубость сойдет тебе с рук? Да я ваше бюро на весь Бреголь ославлю!
Да тебя больше ни в один приличный дом не пустят! Ты у меня еще
узнаешь, как оскорблять благородных людей!» — верещал он, а я
торопливо запихивала в сумку инструменты и не могла избавиться от
ощущения, что у тера Даррелля не лицо, а настоящая свиная морда. С
которой на меня смотрели пылающие злобой маленькие человеческие
глазки.
Нет, так-то я ко многому за последние четыре года привыкла —
пациенты разные попадались, кто-то капризничал, кто-то бранился,
кто-то презирал и пытался помыкать, как прислугой. И раньше мне
удавалось не обращать внимания на издержки своей профессии. Но
сегодня не смогла. Не сумела стерпеть. Выслушала очередное
оскорбление, размахнулась, и от души отвесила пощечину. И сбежала.
А теперь мне снова нужно было идти в бюро и улещивать теру Бэском.
И мне заранее становилось не по себе, стоило только вспомнить
строгое холеное лицо и высоко поднятые брови хозяйки.
Я поморщилась и едва не упала, поскользнувшись на укатанной
ребятишками льдянке. Зима в Бреголе выдалась на редкость снежной,
правда, этот факт никого не радовал. Разве что детей. Вот и сейчас
они с громкими криками носились по небольшой площади Согласия,
играя в снежки, и я, глядя на их веселую возню, невольно вздохнула.
В моем детстве таких забав было немного. Родители умерли рано, а
дядя Гервин, ставший опекуном, терпеть не мог шум и простонародные
утехи. Поэтому мне редко удавалось ускользнуть из-под присмотра
гувернантки и поиграть со сверстниками. А позже, когда дядя
выставил меня из дома, стало и вовсе не до развлечений. Работа,
медицинский колледж, вечные попытки сэкономить лишний рен… И полное
отсутствие свободного времени.
Я отвернулась от веселящейся ребятни и прибавила шаг.
Бюро располагалось на Брайнен-штрассе, недалеко от центральной
части столицы, и добираться до него пришлось почти сорок минут. А
когда я открыла звякнувшую привешенным к ней колокольчиком дверь,
то едва не поморщилась — в приемной толпились старые знакомые,
встреча с которыми не сулила ничего хорошего. Вот уж кого я совсем
не хотела видеть, так это Малин Бернст! Но разве ж судьбе было хоть
какое-то дело до моих желаний?
— София Экман, — увидев меня, многозначительно произнесла
Бернст. — И ты здесь?
