Река Забвения текла чёрными, но прозрачными водами, будто кто-то вылил в неё целую бутыль чернил, а потом разбавил слезами. Она не журчала, а всхлипывала – тихо, как ребёнок, которого забыли утешить. Берег был усыпан серым песком, холодным даже в июльский полдень, и, если прислушаться, казалось, будто под ногами шепчутся тысячи крошечных голосов, закопанных здесь когда-то вместе с детскими игрушками и ненужными секретами.
Семилетний Андрей сидел на корточках, сжимая в потных пальцах угольный обломок. На обороте тетради по арифметике, уже испещрённой красными исправлениями учительницы, он выводил корявые линии: чёрную фигуру с пальцами, длинными, как проволока, и себя – маленького, с протянутой вперёд рукой. Между ними лежала тень. Не просто тёмное пятно, а живое – с глазами-щелями и ртом, раскрытым в беззвучном крике.
– Отдал, чтобы мама не болела, – прошептал он, выводя подпись. Буквы плясали, как пьяные мухи, но смысл был ясен.
А что, если она всё равно умрёт? – мелькнуло у него в голове, и он тут же сжал кулаки, будто хотел раздавить эту мысль. Ветер, пахнущий мокрой штукатуркой и старыми газетами, шевельнул страницы тетради.
– Андрюшка! – донёсся с дальнего берега голос отца. – Иди домой, мать волнуется!
Но мать не волновалась. Она лежала в постели, бледная, как бумага, и смотрела в потолок, будто там было что-то важное – может, ангел, а может, просто трещина, которую она считала вместо овец. Отец врал. Он врал часто, особенно когда боялся.
Андрей не ответил. Вместо этого он провёл пальцем по рисунку, и уголь размазался, словно тень заплакала.
– Ты правда согласен? – прошептал он фигуре на бумаге.
Ветер стих. Даже река замерла, будто затаив дыхание.
И тогда холодные пальцы коснулись его плеча.
Он дёрнулся, обернулся – никого. Только песок, да чахлые кусты ивы, да небо, низкое и серое, как крышка школьной чернильницы. Но на песке, в двух шагах от воды, отпечатался мокрый след – будто кто-то вышел из реки и встал за его спиной.
– Кто здесь? – голос Андрея дрожал, но он сжал уголь крепче, будто это был нож.
Тишина.
Потом – шёпот, такой тихий, что он мог быть просто шумом в собственных ушах:
– Ты уже подписал.
Андрей посмотрел на рисунок. Подпись, которую он только что оставил, теперь выглядела иначе – буквы были ровнее, чернее, будто их обвели десять раз. А рядом, чуть ниже, стояло ещё одно слово, которого он точно не писал:
«Согласен».
Сердце стукнуло так сильно, что он почувствовал его в горле.
– Это не я… – прошептал он.
Но пальцы его, будто сами по себе, потянулись, к слову, коснулись его.
И в тот же миг тень у его ног дёрнулась – не от ветра, нет. Она отлипла от земли, как чёрная ткань, и на мгновение встала перед ним – выше его, тоньше, с пустыми глазницами и растянутым ртом.
– Завтра, – прошептала она.
Потом рухнула обратно в песок, будто её отпустили.
Андрей зажмурился. Когда открыл – след на песке исчез. Только рисунок в тетради остался, и теперь он казался живым.
– Андрей! – снова крикнул отец, но голос его был уже дальше, будто он уходил.
Мальчик медленно встал, сунул тетрадь в рюкзак. Перед тем как развернуться, он посмотрел на реку.
Вода была неподвижна. Но на её поверхности, совсем близко к берегу, плавала монета – старая, с потускневшим профилем человека, которого ещё не было.
Он потянулся к ней.
– Не трогай, – сказал кто-то за спиной.
Андрей обернулся.
На берегу стоял мальчик лет десяти – в рваной рубашке, с бледным, как мел, лицом. Он не отбрасывал тени.
– Степан… – прошептал Андрей. Он знал его – тот жил на соседней улице, но месяц назад исчез. Говорили, утонул.
