ПРОЛОГ: ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО ДЕДА
Холодный дождь стекал по гранитному памятнику, будто сама земля не хотела отпускать того, чьё имя было выбито на камне. «Ордынский» – буквы, глубокие, как шрамы, собирали капли в чёрные ручейки, стекавшие к подножию. Михаил стоял, не чувствуя мокрого воротника, впившегося в шею, и смотрел на гроб, медленно опускавшийся в яму. Он не плакал. Смерть деда была ожидаемой – девяносто три года, инсульт, тихий уход во сне. Но что-то здесь было не так.
Слишком много людей пришло на похороны. Слишком много незнакомых лиц, слишком много взглядов, скользящих по нему, будто проверяя, тот ли он. Старуха в выцветшем платке крестилась, шепча что-то про «проклятых Ордынских». Мужчина в чёрном пальто, слишком новом для такого дня, нервно перебирал чётки, не сводя глаз с гроба. А священник – молодой, с нездешним акцентом – читал молитвы так, будто боялся, что страницы молитвослова в его руках вот-вот зашевелятся сами.
– Земля тебе пухом… – начал было батюшка, но ветер резко рванул листы книги, и тот замолчал, будто слова застряли у него в горле.
Михаил наклонился, чтобы подхватить выпавший из рук священника крест, и в этот момент увидел царапины. Они шли изнутри крышки гроба – глубокие, неровные, будто кто-то долго и отчаянно скрёбся, пытаясь выбраться.
– Вы это видели? – он схватил за руку ближайшего могильщика, но тот лишь покосился на царапины, будто они были частью ритуала, и буркнул:
– Грызуны, барин. Бывает.
Но Михаил знал: грызуны не оставляют следов, похожих на ногти.
Вечером, в своей московской квартире, он наконец разорвал конверт с восковой печатью. Оттиск – зеркало с трещиной – рассыпался под пальцами, как старая кожа. Внутри лежал ключ, покрытый рыжей коррозией, с номерком «26», и письмо, написанное чернилами, которые пахли полынью и снегом – странный, горьковатый запах, от которого заныли виски.
«Миша, если читаешь это – я не умер.»
Первая строчка врезалась в сознание, как лезвие. Михаил засмеялся – нервно, почти истерично.
– Ну конечно, дед, – пробормотал он, – просто решил устроить спектакль с гробом и царапинами для драматизма.
Но смех застрял в горле, когда он прочёл дальше:
«Ищи меня в Ордынцах, дом 26, помещение 2. Но если увидишь своё отражение в зеркале – беги.»
Бумага вдруг обожгла пальцы. Михаил ахнул, роняя письмо, и на тыльной стороне ладони проступили красные полосы – точь-в-точь как те, что остаются, если провести рукой по краю разбитого стекла.
– Что за чёрт… – он поднёс ладонь к свету, и в этот момент где-то в квартире мяукнул кот.
Звук был таким неожиданным, что Михаил вздрогнул. Он обернулся – на подоконнике сидел чёрный кот с жёлтыми глазами, слишком большими для обычного животного. На его боку, сквозь шерсть, проступали странные отметины – будто стигматы.
– Ты откуда? – Михаил потянулся к нему, но кот лишь зевнул, показав острые клыки, и неспешно произнёс человеческим голосом:
– Ты опять полезешь туда, да?
Михаил застыл.
– Я… что?
– В Ордынцы. В дом двадцать шесть. – Кот лениво облизнул лапу. – Как в прошлый раз. И в позапрошлый.
– Ты… говоришь.
– А ты небось думал, я мяукать буду? – кот прыгнул на стол и ткнулся носом в письмо. – О, снова тот же бред. «Не смотри в зеркало». Как будто ты послушаешься.
Михаил медленно отодвинулся.
– Кто ты?
Кот посмотрел на него с усталым снисхождением, будто преподаватель на особенно тупого студента.
– Я – тот, кто помнит. А ты – тот, кто снова и снова наступает на одни и те же грабли.
И прежде, чем Михаил успел что-то ответить, кот развернулся и прыгнул в тень – не в дверь, не в окно, а прямо в темноту между шкафом и стеной, растворившись в ней, как чернила в воде.
