Белый туман затянул всё – не просто пелену, а густую, почти осязаемую массу, будто мир растворился в молоке, оставив лишь намёк на очертания. Михаил шагнул вперёд, и земля под ногами не ответила – не было ни звука шагов, ни ощущения твёрдой поверхности, лишь странная податливость, словно он ступал по коже какого-то гигантского, дышащего существа. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом старых книг, тех, что десятилетиями лежали в запертых сундуках, вобрав в себя пыль и тайны.
Он поднял руку перед лицом – пальцы исчезали в тумане уже на расстоянии ладони. «Где я?» – подумал он, но даже мысль звучала глухо, будто запертая в стеклянный шар. Последнее, что помнил – треск зеркала, холод осколков на коже, крик Анастасии. И теперь – эта белизна, безвременье, где даже собственное дыхание казалось чужим.
– Ты не должен был сюда возвращаться.
Голос Анастасии прозвучал так близко, что он вздрогнул, обернулся – никого. Звук шёл не извне, а изнутри, будто слова возникали прямо в его черепе, обтекая извилины, как вода камень.
– Где ты? – спросил он вслух, и его собственный голос вернулся к нему изменённым, словно пропущенным через сито веков.
– Везде. И нигде.
Туман слегка поредел, и перед ним проступили контуры – неясные, колеблющиеся, как отражение в воде, тронутой ветром. Деревья, которых не было, дома, что рассыпались при попытке разглядеть их, лица, мелькающие и тающие, словно свечи. Лимб. Это слово всплыло в памяти само, будто всегда там было, просто ждало своего часа. Место, где время текло вспять, где прошлое и будущее сплетались в один узел, а настоящее было лишь тонкой плёнкой на поверхности вечности.
– Почему я здесь?
– Потому что ты уже был здесь.
Он зажмурился, пытаясь отогнать нарастающую головную боль – тупую, давящую на виски, как тиски. Вспомнил обсидиановый осколок, который сжимал в кулаке перед тем, как мир перевернулся. Теперь его ладонь была пуста, но на коже остался след – тонкий, как бумажный порез, из которого сочилась не кровь, а что-то тёмное, почти чёрное, густое, как чернила.
– Ты ищешь ответы, – продолжил голос, и теперь в нём проскользнула усталость, будто Анастасия повторяла это в сотый раз. – Но вопросы не те.
Туман сгустился, сформировав фигуру – силуэт женщины в белом, но без лица, лишь размытые черты, будто набросок углём, который кто-то небрежно стёр. Она протянула руку, и Михаил инстинктивно отпрянул.
– Не бойся. Ты же знаешь меня.
– Знаю? – он засмеялся, и смех прозвучал горько, почти истерично. – Я не знаю даже, где нахожусь. Ты говоришь загадками, этот туман пожирает мои мысли, а я… я даже не уверен, жив ли ещё.
– Живёшь ли ты – зависит от того, что ты называешь жизнью.
Он сжал кулаки, ощущая, как ногти впиваются в ладони. Боль была настоящей – резкой, ясной, единственным якорем в этом море белизны.
– Хватит. Говори прямо. Где я? Почему ты исчезла? Что за игра?
Туманная фигура вздохнула – звук, похожий на шелест страниц, перелистываемых невидимой рукой.
– Это не игра, Михаил. Это суд.
И тогда туман расступился.
Перед ним раскинулось поле – бесконечное, усыпанное пеплом. Небо было не серым, не чёрным, а каким-то выцветшим, будто кто-то взял акварель и размыл его водой до неузнаваемости. А посреди поля стояла Анастасия – настоящая, живая, в своём белом платье, которое теперь казалось грязно-серым от пепла. Она смотрела на него, и в её глазах была такая глубокая печаль, что у него перехватило дыхание.
– Ты не должен был сюда возвращаться, – повторила она, и на этот раз её голос дрогнул. – Потому что теперь ты увидишь то, что нельзя забыть.
