Телефонный звонок походил на работу дантиста-садиста, сверлившего больной зуб без анестезии. Он ввинчивался в мой череп, раскаляя добела осколки вчерашнего вечера, склеенные дешевым спиртом и вязкой, как мазут, тоской. Каждый треск мембраны был отдельным ударом молотка по затылку. Я не двигался. Лежал на полу своей конторы, обнимая холодную ножку железного сейфа, и пытался заключить с миром пакт о ненападении. Я предоставляю ему не трогать меня, а он, в свою очередь, перестает существовать хотя бы на пару часов. Мир, судя по настырности телефона, на сделку идти не собирался.
Я разлепил веки. Потолок, покрытый паутиной трещин, напоминал старую военную карту, где неизвестный штабист начертил план проигранного наступления. Пыльный абажур висел над центром этого театра военных действий, как безучастное, желтое солнце над полем боя. Во рту стоял привкус ржавых гильз и несбывшихся надежд.
Телефон не унимался. Он перешел от сверления к прямому артобстрелу. Я пополз к столу, оставляя за собой на грязном линолеуме влажный след, как гигантская больная улитка. Тело было чужим, плохо слушающимся механизмом. Каждый сустав скрипел о недостатке смазки и необходимости капитального ремонта. Добравшись до аппарата, я сорвал трубку и прохрипел в нее нечто, отдаленно напоминающее человеческую речь.
– Частное сыскное агентство «Рубец», – просипел я, давясь собственным голосом. Название было шуткой. Мрачной, как и все остальные в моей жизни. Шрам, перечеркнувший бровь и щеку, давно стал моим главным удостоверением личности.
В трубке помолчали, затем раздался голос секретарши – пенсионерки Анны Львовны, которую я нанял из жалости и для отпугивания случайных посетителей.
– Андрей Павлович, тут к вам посетитель. Женщина. Говорит, по очень важному делу.
– У нас все дела важные, Анна Львовна. Скажите ей, что я на выезде. В морге. Опознаю собственное желание жить.
– Я уже сказала, что вы на месте, – невозмутимо ответил голос. – Она настаивает. Выглядит прилично. Не из налоговой.
«Прилично» в лексиконе Анны Львовны означало, что на посетителе была одежда без дыр, и от него не разило перегаром. Это сужало круг подозреваемых, но не сильно.
– Пять минут, – прорычал я и повесил трубку, не дожидаясь ответа.
Подъем на ноги был отдельной спецоперацией, требующей точного расчета и нечеловеческой воли. Опираясь на стол, я поднялся, и комната качнулась, угрожая выплеснуть меня обратно на пол. В зеркале с отбитым углом на меня смотрел незнакомый мужик лет сорока. Лицо серое, как ноябрьское небо над Москвой. Вчерашняя щетина. Глаза, как два выцветших патрона, запавших глубоко в глазницы. И шрам. Он был свежее и ярче всего остального на этом лице. Вечное напоминание. Метка.
Я плеснул в лицо водой из графина, стоявшего на сейфе. Вода была теплой и пахла пылью. Пригладив волосы, я натянул на мятую рубашку потертый пиджак. Он выполнял две функции: скрывал пустую кобуру под мышкой и придавал моему жалкому виду некое подобие профессионализма.
Когда я открыл дверь в приемную, я понял, что Анна Львовна поскромничала. Женщина была не просто «приличной». Она была из другого мира. Из того, где воздух чище, асфальт ровнее, а люди улыбаются без видимых причин. Высокая, в строгом кашемировом пальто цвета мокрого асфальта, которое стоило больше, чем вся моя контора вместе с содержимым. Светлые волосы собраны в тугой, безупречный узел. Лицо, которое не пыталось быть красивым, а просто являлось таковым по факту рождения. Правильные черты, дорогая, но почти незаметная косметика, и глаза. Карие, умные и очень серьезные. В них не было страха или растерянности, которые я привык видеть у своих клиентов. В них была стальная, сфокусированная тревога.
