Миров много – наверно, слишком много для глупой ведьмы, разум
которой черной гусеницей мерит бесконечные переплетения ветвей.
Развилка: направо – покой, налево – война, еще развилка: налево –
потеряешь коня, направо – свободу, прямо – жизнь. И еще одна, самая
главная: в одну сторону лежит мир, сотворенный словом Бога, в
другую – родившийся по воле той, что решилась его пересказать.
Я проживаю жизнь, разделяя каждую из ветвей на несколько новых –
сухих и хрупких, что упадут в бездну при первом порыве ветра, живых
и зеленых, что пока еще держатся. Двигаясь от одной развилки к
другой, ищу путь, единственную возможность, в которой смерть не
станет маячить за спиной, усмехаясь и сжимая косу с острым
синеватым лезвием… Но пути нет, развилок все больше, и каждая
вторая оканчивается тупиком, обрывом, треском сухой древесины.
У меня мало разума, господин мой, у меня тонкая кожа и нет
костей. Я замерзла и совершенно запуталась, а потому всю зиму буду
видеть сны и отращивать широкие в рыжих узорах крылья, которые
однажды обнимут пламя. В этих снах будет полет над бескрайним
лесом, и книга с оторванной обложкой, которую листает ветер на краю
крыши, и единственное имя, что произнесено светом и означает
свет.
Нестерпимо яркий и ослепительно белый…
Я внезапно поняла, что живу, когда мне было лет семь.
Нет, я и до этого могла отличить живое от мертвого, – только
мысль о том, что я есть от всего прочего наособицу, ко мне не
приходила. Знает ли листок на ветке, что жив? Помнит ли былинка,
что была зернышком, а станет прахом? Как и всё кругом, я была
частью раз и навсегда заведенного порядка, где день днем, а ночь
ночью, лес был рядом, а Бог далеко, руки-ноги целы, отец пил пиво,
мать молчала, а бабка Магда сушила травы.
Вот хата, тут я когда-то родилась, потом была младенцем, а нынче
стала девочкой. Большая печка, окошко, лавки вдоль стен, бабкин
сундук за занавеской, прялка, стол в углу, а над ним на стене
распятие и святые образа. Вот лес – близко, почти за порогом:
стволы и кроны, бесконечные тропы, цветы и травы, птицы и мотыльки,
грибы и ягоды, и слова бабушки: «Ты мала еще, – смотри, далеко не
заходи».
Вот деревня, – в ней живут люди, а за нею замок на холме, – в
нем живут господа, а над ними и лесом небо, – там обитают луна,
звезды и солнышко, которые всем видны, а еще ангелы Божьи и Иисус
со святыми, которых так просто не разглядишь. Вот ясно летичко,
запах скошенной травы и земляника на опушке, и лебеда, что надо
дергать на огороде, а за летом будет жатва и колоски в подоле, и
долгие дожди. После них приедет святой Мартин на белом конике и
принесет снег, и с Рождества до весны дороги заметет метель, а
потом доброе тепло растопит сугробы, и все повторится заново.
Вот дорога – по земле, под землей, по воде и в небо, а впереди
не то в конце той дороги – яркий свет, яростное кружение, тысячи
несущихся по ветру сияющих нитей…
***
Тогда как раз стоял ясный веселый март, я вволю набегалась по
лужам, и к вечеру меня начало здорово лихорадить. Помню, тело
горело, словно в печке, потолок будто бы падал сверху; бабка Магда
поила меня горьким травяным отваром, и лицо ее расплывалось,
уплывало куда-то… Потом я летела над лесом вровень с редкими
облаками, и внизу, далеко-далеко, была наша деревня и холмы, и
господский замок, и соседние Подзамцы, и совсем дальние Боровицы, и
где-то на горизонте городок.
А в ушах звучала незнакомая песня – словно из другой какой-то
жизни:
Вот холмы с дорогой, лесом да селами,
Вот корчма, а из дверей пахнет жареным.
Здесь родится мне, и быть мне веселою