Кабинет истории номер 307 был похож на портал в другое время. Не в то, что застыло на пожелтевших картах, развешанных по стенам – с границами давно не существующих империй и маршрутами забытых экспедиций. Он был порталом во время, где можно было думать. Настоящий островок свободы, зажатый между стерильной белизной кабинета химии и удушающей правильностью кабинета русского языка и литературы.
Сентябрьское солнце, уже не такое наглое, как летом, пробивалось сквозь пыльные стекла и заливало класс теплым, медовым светом. Оно высвечивало витающие в воздухе частички мела, превращая их в мириады крошечных звезд. Лёва Соколов любил этот свет. Он делал старые деревянные парты, испещренные поколениями учеников, похожими на палубу старинного корабля, готового вот-вот отправиться в плавание. И капитаном этого корабля был Андрей Викторович Романов.
Романов не был похож на других учителей. Он не ходил – он перемещался по классу, словно энергия, заключенная в человеческую оболочку. Потрепанные джинсы, вечно закатанные рукава клетчатой рубашки и глаза, в которых не было ни капли той смертной тоски, что Лёва видел у большинства педагогов. В его глазах был азарт.
– Итак, – Романов оперся бедром о край стола, скрестив руки на груди. – Мы с вами прошли двадцатый век. Век войн, революций, великих потрясений и великих идей. А теперь вопрос на засыпку, господа историки. Представьте: вы не согласны. Система, правительство, директор школы, в конце концов, – он подмигнул, – принимает решение, которое кажется вам в корне неверным, несправедливым. Ваши действия?
Лес рук. Первым, как всегда, был Костя Рябов, капитан школьной сборной по баскетболу.
– Силой, – без раздумий бросил он. – Если правда на твоей стороне, надо ее отстоять. Собраться и навалять.
Класс одобрительно загудел. Идея была простой и понятной.
– Хорошо, Костя, принимается. Прямое действие, – кивнул Романов. – Но история учит нас, что сила рождает ответную силу. И чаще всего, у системы ее больше. Кто еще?
Тянет руку Марина Ветрова, отличница с первой парты. Ее спина всегда была идеально прямой, словно за плечами не рюкзак, а невидимый корсет из ответственности.
– Нужно действовать в рамках закона. Написать коллективное письмо, обратиться в вышестоящие инстанции, создать петицию.
– Логично, Марина. Цивилизованный путь, – Романов задумчиво потер подбородок. – Но что, если "инстанции" вас не слышат? Что, если ваши письма тонут в бюрократическом болоте?
И тут, не дожидаясь, пока ее вызовут, в разговор ворвалась Алиса Королёва. Она сидела у окна, и солнечный свет зажигал в ее рыжих волосах огненные искры.
– Нужно сделать так, чтобы они не смогли не услышать! Шум! Максимальный! Снять вирусный ролик, запустить хэштег в соцсетях, написать в популярные паблики. Сделать так, чтобы проблема стала видимой для всех. Чтобы им стало стыдно молчать!
Ее слова прозвучали как выстрел. Алиса вся была такой – резкой, быстрой, как вспышка. Она жила в ритме новостной ленты, и ее оружием был смартфон, который она сейчас сжимала в руке.
Романов улыбнулся.
– Медиа-резонанс. Отличный инструмент двадцать первого века. А что скажешь ты, Соколов?
Лёва не тянул руку. Он просто ждал. Он знал, что Романов спросит его. Он медленно поднял глаза от своей тетради, где вместо конспекта был набросан сложный ментальный лабиринт из стрелок и понятий.
– Я думаю… – начал он, подбирая слова, – что все это может сработать. Но только при одном условии. Если за этим стоит идея, которая сильнее, чем страх. Ганди не просто ходил в соляные походы. Он дал индийцам идею ненасильственного сопротивления – сатьяграхи. Мартин Лютер Кинг не просто выводил людей на марши. Он дал им мечту. Шум без идеи – это просто истерика. А идея без поддержки – это просто слова. Нужна… критическая масса. И символ. Как желтые ленты или гвоздики. Что-то простое, что объединит всех и покажет, что несогласных – много.
