…И каждый в тот день мог поклясться, что видел совсем иное.
Похоронная процессия двигалась очень медленно. Лошади,
оступаясь, поднимались в гору, и под их копытами и деревянными
колёсами повозки потрескивали сухие ветки и мелкие камешки. Небо
пестрело серыми тучами, вот-вот и пойдёт надоедливый дождь, не
сильный, но весьма досаждающий, кои часто бывали здесь в это время
года.
Челядь, следовавшая сразу за повозкой с гробом, боязливо
молчала, хотя народу собралось более чем достаточно, ибо уважение к
ярлу, скорбевшему по покойной, было сильнее, чем суеверный страх
жителей перед оной. А поговаривали про неё всякое, да ничего, что
могло бы помочь местным вспомнить хоть что-то хорошее о погибшей.
Но – о мёртвых – либо хорошо, либо – никак. И люди молча
крестились, не забывая при этом благодарить небо за то, что дало им
ещё один день жизни, и на месте усопшей сейчас не один из них. И с
сожалением поглядывали на своего господина, что и слезинки не
проронил, когда узнал страшную для него весть, но словно язык
проглотил, а сердце его окаменело.
А покойница была хороша – и после смерти, чего уж говорить о
жизни! Смуглолица, темноока, волос чёрный, густой, вьющийся. Брови
в разлёт и ямочки на щеках – вот и сейчас лежит, точно улыбается.
Розы в волосах ободочком – словно не померла девка, а заигралась да
уснула. И только тот, кто не видел её изломанного тела, спрятанного
под белым саваном, решил бы, что она жива. А видел почти каждый,
ведь искали её, пропавшую, всей деревней.
До кладбища оставалось ещё немало, а погода всё продолжала
портиться, и по без того убогой дороге замолотили капли дождя. В
воздухе посерело, ветер порывами ударил в идущих за повозкой людей,
поднимая грязные листья и мокрую пыль с дороги. Лес угрожающе
зашелестел скрипучими ветвями, затрещал стволами, завыл утробно,
словно скорбя по умершей, и скорбь его более походила на
ярость.
- Ох, беда-беда… - шептали деревенские, в сотый раз осеняя себя
святым крестным знамением, и продолжали идти за своим господином,
даже в такую непогодь – не оставлять же, в самом деле, покойницу на
земле и в четвёртые сутки, а ну как шалить начнет и проказничать, с
её-то славой…
И лежать бы ей тихо, да тут неожиданно лошади встали, испуганно
заржав.
- Яла!
Вид вышедшего из леса человека мало чем отличался от девушки,
что лежала во гробу бледностью и жизнью. Он был потрёпан и пьян, но
не настолько, чтобы свалиться в колею у дороги. Ему вообще было всё
равно, сейчас он видел только её – безвозвратно почившую красавицу,
и ноги сами несли его к гробу.
- Северин!
Ярл спешился, намереваясь преградить ему дорогу.
- Остановись.
Но тот не слышал. Он медленно шёл, словно всё ещё не веря своим
глазам, пока не коснулся краешка гроба.
- Яла!!!
Этот крик совпал с громовым раскатом и спугнул стаю ворон,
поднявшихся в небо с противным карканьем.
Северин бросился к покойнице, но ярл смог его удержать, слегка
оттолкнув от гроба.
- Всё кончено. Возвращайся домой. Её больше нет.
Но тот был не согласен. Он скинул с себя сдерживающие руки ярла
и попытался его ударить, но мужчина увернулся. Не теряя надежды
подраться, Северин бросился в атаку вновь.
Люди расступились, чтобы их ненароком не задели, мол, хозяева
сами разберутся, кто прав, кто виноват. А потому ярл, не
рассчитавший свои силы, неожиданно сильно ударил другого, и тот
отлетел прямиком на повозку, да так, что она накренилась, уронив
свою страшную ношу в дорожную грязь, перевернув и накрыв днищем
гроба несчастную усопшую.
- Яла! – в третий раз воскликнул Северин, бросаясь к
покойнице.
Он ухватился за край гроба, с силой откинул его. Но тут же
отпрянул, попятившись назад, чертыхаясь и крестясь одновременно.
Толпа, закричав, понеслась прочь, мужчины хватали жён и детей за
руки, чтобы как можно скорее скрыться с этого места. Рядом остался
лишь ярл, побледневший и словно вкопанный в землю – он не
шевелился, глаз не отводя от гроба. Как и Северин…
