Ветер в терновнике

Из снов и забытых песен
Рожденный под крыльями пепла
Новой зарей рассветной
Поет…

Аэфир’аен тьерт — ветер в терновнике (аэфир — ветер жизни, дыхание мира; ’аен — изнутри, не путать с аэн — прощение; тьерт — терновник, дикая слива)

✦ ✦ ✦ ✦ ✦

Новое начало

Когда подошли к краю, у нее уже не было сил удивляться ни высоте обрыва, ни медленно перетекающим, как густой кисель, потокам расплавленного камня, ни красному мареву огня, серому горизонту с тучами полными пепла и тонущей в них бусине солнца. Оно тоже было красным, плавилось, каплей стекало в море, где вместо воды перекатывалось пламя.

Сделалось легче. Все легче. Дышать, говорить, думать. Голоса наконец отстали, потому что здесь никого не было, только она и Вейне. Лишь холод не отпускал и пить хотелось, а воды почти нет. Из-за нее, из-за Стеши. Это она флягу в руках не удержала, а Вейне принялся прощения просить, что не поймал. Сетовал, что он никудышный эльф: петь не умеет как следует, мечник из него аховый, стреляет хуже девчонки, и неуклюжий в добавок.

– Зато ты красивый, – вздыхала Стеша, воды было очень жаль, – косы плетешь хорошо и за…

– Да, задница – это самое главное.

Она рассмеялась. Впервые, как они вышли за ворота Морнфейрин.

– Я хотела сказать, замечательные баллады знаешь.

– Тогда в другой раз быстрее говори, чтоб глупости не успевали выскочить. А воды не жалей. Там дальше родник. Попить не сможем, а вот искупаться вполне. Только пахнуть будем странно. Зато вода с пузырьками и теплая.

Тепло бы не помешало. Воздух сухой, земля теплая и Вейне теплый, а Стеше было холодно. Она дрожала. Даже огонь внутри отказывался греть и был будто сам по себе.

Вейне так расписал пузырящийся шипучий ручей, что когда Стеша его увидела, разочаровалась. Вода в каменной выемке оказалась мутноватой и действительно странно пахла, а Вейне продолжал шутить, что столичные красотки платят много денег, чтоб купаться в таких ручьях.

– Идем, – уговаривал он, подталкивая к краю бурлящей чаши, – ты дрожишь, а там тепло.

Тепло Стеше становилось, только когда он обнимал всем телом и пел-шептал очередную балладу или просто рассказывал что-нибудь.

– Идем, ласточка, смотри, что у меня есть, – Вейне добыл из рюкзака два, изрядно измятых, но чистых кетлу. Таких просторных, что их с Вейне обоих можно было бы легко завернуть в одно.

Потом олго лежали в теплой воде. Стеша быстро привыкла к запаху, и он перестал беспокоить. От вьющейся по коже лозы вода немного светилась. Рука Вейне, которой он будто обнимал, почти не касаясь спины, лежала неподвижно, как и сам он, полуприкрыв глаза, дышал едва заметно и будто шевельнуться боялся. А внутри – желания, стянутые «спокойствием», как тающей на солнце корочкой льда. Лоза на коже, серебристо-голубая, с рыжевато-алыми листочками и бутонами, сияла всё ярче.

Стеша шевельнулась, коснувшись под водой его бедра, и «спокойствия» не стало совсем.

– Вейне, – попросила она, приподнимая голову, скользя руками по завиткам рисунка на его груди. Он поймал ее пальцы, коснулся губами, вздохнул, покачал головой.

– Поцелуя мне будет мало, а это… неправильно. Не торопись, свет мой. Ты согрелась? Я так, кажется, даже перегрелся, меня ящерки-наари за своего примут, осталось только хвост отрастить и свить гнездо в камнях.

"Гнездо" он как раз в камнях обустроил. Натянул полог на случай, если тучам вздумается насыпать пепла, постелил покрывало поверх упругого плотного мха, которого было полно возле чаши с горячим источником. Сами камни тоже были теплыми. Дал ей что-то поесть – она не помнила, что именно, и велел допить воду.

– Ничего, я не хочу, а если захочу, позовем тучку, – сказал Вейне, когда Стеша попыталась разделить жалкие несколько глотков, что остались.