Наверное, три года в монастыре сильно
меня изменили, потому что дядя долго смотрел на меня, и взгляд у
него был растерянный.
- Магали? – спросил он
неуверенно.
- Рада, что вы меня узнали, -
ответила я любезно, словно мы встретились не в монастыре святой
Чаши, а при дворе короля. – Как поживаете? Как поживает ваша милая
жена? А как Изабелла? Надеюсь, с ней все хорошо? Передавайте ей
тысячу приветов и поцелуев.
Он уловил насмешку и нахмурился.
- Ты оказалась здесь не по моей воле,
а из-за своего отца.
Разумнее было бы гордо и презрительно
молчать, а не язвить, но я ничего не могла с собой поделать. Едва
увидев этого человека, кровь во мне так и забурлила – от
негодования, от злости, от обиды за предательство. Я не могла
отомстить дяде – что может сделать монастырская воспитанница, но
даже собака, посаженная на цепь, лает. Вот и я не сдержалась и
попыталась уколоть дядю хотя бы словесно.
- Конечно, барон де Корн ни при чем.
Невинен, как барашек, - сказала я. – Ведь вы даже не подозревали,
что ваш родной брат, с которым вы так тесно общались, готовит
мятеж, а я в свои шестнадцать лет, само собой, была в курсе всех
замыслов по свержению королевской власти. Хорошо хоть, сама не
участвовала, иначе монастырем бы не отделалась.
Дядя побагровел и не сразу нашелся,
что сказать.
- Что же вы замолчали? – я села в
кресло матери-настоятельницы, заставив сестру Цецилию и сестру
Матильду, сопровождавших меня, поморщиться. – Потрудитесь сообщить
цель вашего визита?
- Прекрати ломать комедию, - сказал
дядя сквозь зубы.
- Отчего нет? - спросила я с холодной
любезностью. – Здесь так мало развлечений, что немного комедии нам
не помешает.
Вошла мать-настоятельница, увидела
меня в своем кресле, увидела, как дядя едва не скрежещет зубами, и
сразу все поняла.
- Теперь вы понимаете, барон де Корн,
- сказала она скорбно, - как нелегко нам приходится с вашей
племянницей?
- Сейчас он расплачется от
сочувствия, - подсказала я.
Мать-настоятельница сделала знак
сестрам, и сестра Цецилия крепкой рукой вытащила меня из кресла.
При этом она больно ущипнула меня за плечо. Она всегда щипалась
хитро – с вывертом. Это было особенно больно, но я не стала
жаловаться, потому что жаловаться было бессмысленно.
- Отец Бертран считает, что девушка
одержима, - продолжала мать-настоятельница, - и полгода назад мы
начали обряды экзорцизма…
- Но не преуспели, как я вижу, -
проворчал дядя. – Дайте мне поговорить с ней наедине.
Мать-настоятельница кивнула сестрам,
и они все удалились, а я снова уселась в кресло. Не из вредности, а
потому что неделя в карцере не прибавила мне сил, и стоять совсем
не хотелось. Хотелось сесть, а еще лучше – лечь.
- Отвратительно выглядишь, - сказал
дядя без обиняков.
- Чувствую себя еще отвратительнее, -
заверила я его. – Но вы же именно этого хотели?
- Я никогда не желал тебе зла.
- Считайте, я вам не поверила.
- Напрасно ты так предвзято ко мне
относишься, - дядя придвинул стул и сел напротив.
Я иронично приподняла брови и вежливо
поинтересовалась:
- В самом деле, напрасно?
Ожидалось, что сейчас дядя начнет
известную песню про то, что он ничего не знал, что он не мог
помешать аресту моего отца и не мог спасти меня, потому что
доказательств моей невиновности не было, но тут барон де Корн меня
удивил.
- Да, я поступил с тобой не очень
хорошо. Твой отец сам виноват, что связался с мятежниками, но я не
мог сказать, что деньги, обнаруженные в твоей спальне, были
моими.
- Не просто вашими, а вашими деньгами
для государственного переворота, - напомнила я, удивленная такой
откровенностью.
- Это не доказали, - напомнил
дядя.
Я попыталась взглядом выразить все,
что о нем думаю, но дядя только усмехнулся:
