Первый снег и первая ложь
Снег шел второй день. Он не падал, а будто просеивался через невидимое сито в небесах, застилая мир мелкой, сухой крупой. Служебная «Волга» не ехала, а продавливала себе путь в этой белой целине, оставляя за собой две глубокие борозды, которые тут же начинала затягивать поземка. Дворники на лобовом стекле двигались с усталым, монотонным скрипом, сгребая в стороны снежную пыль, но мир за стеклом все равно оставался размытым, лишенным четких контуров и цвета. Все было белым и серым. Небо, земля, голые ветви берез, призраками мелькавшие вдоль дороги.
Павел Нестеров смотрел на этот пейзаж невидящими глазами. Холод просачивался в салон сквозь щели в уплотнителях, пахло сырой шерстью его пальто и бензином. Водитель, молчаливый мужик в ушанке, сдвинутой на затылок, вел машину с тем сосредоточенным спокойствием, какое бывает у людей, привыкших к дурным дорогам и долгому терпению. Он не пытался заговорить, и Нестеров был ему за это благодарен. Слова сейчас казались лишними, неуместными. В голове еще звучал сухой, как треск сучьев, голос начальства из московского кабинета: «Разберись там, Павел Андреич. Тихо, без шума. Несчастный случай, и точка».
Несчастный случай. Два слова, которыми так удобно прикрывать все, что не укладывается в гладкие строки отчетов. Два слова, от которых у Нестерова сводило скулы.
Поселок Глухово возник из снежной мглы внезапно. Несколько панельных пятиэтажек, похожих на забытые на морозе куски сахара-рафинада. Длинное здание Дома культуры с выцветшим транспарантом, буквы на котором уже не читались. Магазин с лаконичной вывеской «Продукты». И над всем этим, протыкая низкое, ватное небо, возвышалась она. Радиовышка. Ажурная, металлическая, похожая на скелет доисторического ящера, вмерзшего в лед. Она была видна отовсюду, ось, вокруг которой вращалась эта сонная, замерзшая жизнь. И теперь – смерть.
Машина остановилась у приземистого кирпичного здания с табличкой «Отделение милиции». На крыльце его уже ждали. Двое. Один, постарше, в добротной цигейковой шубе и пыжиковой шапке, – лицо румяное, ухоженное, хозяйское. Второй, в милицейском тулупе, пониже ростом, суетливый, с бегающими глазками.
– Прошин, прокурор района, – представился тот, что в цигейке, протягивая пухлую, теплую ладонь. – А это наш начальник милиции, Семен Игнатьевич Семёнов. Ждем вас, Павел Андреевич. Замерзли, небось, с дороги?
– Нестеров, – он коротко пожал руку, не назвав должности. Они и так все знали. – Где объект?
– Да какой там объект, Павел Андреевич, – засуетился Семёнов, начальник милиции. – Недоразумение сплошное. Пойдемте в кабинет, я вам бумаги покажу, в двух словах обрисую…
– Сначала на место, – ровно сказал Нестеров. Его голос прозвучал глухо, безэмоционально. – Бумаги подождут.
Прошин и Семёнов переглянулись. В их взгляде читалось легкое раздражение, смешанное с подобострастием перед столичным начальством. Они явно рассчитывали на другой сценарий: быстрая подпись под готовым заключением, рюмка коньяка «за знакомство», и гость отбывает обратно в Москву, оставив их в покое. Но гость хотел на место. В холод.
Ехали уже на милицейском «уазике», который ревел мотором, но упрямо полз по заснеженным улицам. Вышка вблизи оказалась еще громаднее. Ветер гудел в ее металлических конструкциях, и этот низкий, вибрирующий звук пробирал до костей. У подножия башни стояло небольшое техническое здание из силикатного кирпича. Рядом – следы, много следов, затоптанных, неразборчивых.
Аппаратная встретила их теплом и гулом работающего оборудования. Комната была заставлена стеллажами с приборами, мигающими тусклыми лампочками. В воздухе стоял странный запах. Нестеров остановился на пороге, прикрыв глаза и втягивая носом воздух. Запах озона, как после грозы, и еще что-то – тонкий, едкий душок горелой пластмассы или изоляции.
