Глава 1
Я долго не могла поверить, что оно действительно было – моё детство. Оно пряталось, как больной зуб, который научилась не трогать языком. Жила дальше. Работала. Улыбалась. Даже любила, наверное. Но стоило кому-то сказать «мама», как внутри поднималась волна, не боль, нет, – что-то вроде холода, обволакивающего изнутри. Ни слёз, ни обид, ни нужных слов. Только внутреннее знание: туда возвращаться нельзя.
Я не была брошенной. У меня был дом, тетрадки в клетку, зимняя куртка и чай с вареньем. Но я росла в пространстве, где любовь была чем-то… вне меня. Не поливом, а прогнозом погоды: может быть, случится. Может быть, нет. Никто не бил. И это самое страшное. Потому что не к чему прицепиться. Не за что упрекнуть. Всё вроде было. А тепла не было.
Мама была уставшей. Такой уставшей, что любое моё движение – крик, радость, вопрос – вызывало в ней раздражение, как будто я вторгалась в её право на тишину. Папа был добрым, но отстранённым. Вечный участник второго плана. Всё, что я запомнила – его спина у телевизора и запах табака на подушке. Он не был плохим. Он просто был… другим. Где-то далеко, в своём мире.
Я научилась быть удобной. Тихой. Угадать, что нужно сказать, чтобы не вызвать недовольства. Не быть «слишком». Не просить лишнего. Не плакать слишком громко. Не смеяться, если это мешает. Я училась выживать в мире, где никто не хотел быть злым – просто никому не было до меня дела.
Самое больное – не ругань. А безразличие. Когда тебя не замечают. Когда смотришь в мамины глаза – и не находишь в них себя. Только усталость. Только досаду. Только желание, чтобы ты быстрее ушла.
И я ушла. В книги. В мечты. В вымышленные дома, где мамы гладят по голове, где можно не бояться обнять, где можно что-то сказать не по сценарию – и тебя всё равно любят. Я пряталась в вымышленных мирах, потому что реальный был слишком колючим.
Но детство – это не то, что заканчивается в 12. Оно как вода, впитывается в кожу, и потом, даже через тридцать лет, ты чувствуешь: я по-прежнему жду, чтобы меня заметили. По-прежнему думаю, что любовь нужно заслужить. Что если я замолчу, подожду, угожу – тогда, может быть, кто-то останется. Не уйдёт.
И самое трудное – это признать, что в тебе живёт девочка, которую не любили. Не потому что была плохая. А потому что вокруг были взрослые, не способные любить. Со своими травмами. Со своей усталостью. Своей глухотой. И эта девочка – не исчезла. Она тихо сидит внутри, не мешает, но каждую ночь ложится с тобой в постель и просыпается вместе с тобой утром. Она – твоя.
Я долго не могла её увидеть. Стыдилась. Думала: «Ну и что? У всех так. Это не повод ныть». Превращала её в силу. Училась быть сильной. Независимой. Самой себе всё: и мама, и стена, и броня. Но в глубине всегда оставался тонкий голос: «А можно – просто чтобы любили?» Без заслуг. Без борьбы. Без этой вечной гонки за вниманием.
Когда я впервые заглянула туда – честно, не убегая, не придумывая оправданий, – мне стало страшно. Там было пусто. Не было ярких травм, не было острых сцен. Только тишина. Холодная, плотная тишина. И эта тишина оказалась страшнее крика.
Ты растёшь в доме, где нет слов «я горжусь тобой», «я тебя люблю», «я рядом». Зато есть: «Что опять?», «Отстань», «Ну ты и дурочка». И эти фразы потом живут в твоей голове, как внутренний редактор. Когда делаешь что-то новое – он шепчет: «Ты опять позоришься». Когда хочешь попросить о поддержке – он напоминает: «Ты никому не нужна». Когда любишь – он боится: «Скоро уйдут».
Я много лет училась говорить с этой девочкой. Не громко. Не сверху. Не как взрослая с инфантильной. А как равная. Та, что наконец увидела: всё, чего тебе не дали, ты можешь дать себе сама. Не сразу. Не идеально. Но можешь.
