Сентябрь 1910 года, Блэкруф, Уиклоу.
Мистер О’Каллахан внимательно посмотрел на шахматную доску, еще
раз перечитал полученное накануне письмо от своего приятеля, и,
больше уже ни минуты не сомневаясь, передвинул
епископа.
После записал этот ход в записную книжку и отметил про себя, что
старина Джош определенно сдает позиции. Стареет. Впрочем, и партия
длилась третий месяц.
Твердо вознамерившись отписать Джошу в Лондон вечером, мистер
О’Каллахан поправил узел галстука и вышел из кабинета.
Заглянул в столовую. Хокинз стоял у камина под часами и внимательно
следил за часовой стрелкой, периодически поглядывая на раскрытые в
ладони карманные часы. В общем-то, это было даже забавно – держать
в слугах англичан. Правда, теперь, спустя столько времени, мистер
О’Каллахан не испытывал и доли того восторга, какой мог быть у него
лет тридцать тому назад при мысли о подобном положении
вещей.
- Вы не видали миссис Гринвуд? – удивившись собственной
бесстрастности, спросил мистер О’Каллахан дворецкого.
- Пожалуй, на половине слуг, мистер О’Каллахан, - повернулся к нему
Хокинз и поклонился.
- Благодарю вас, Хокинз.
С этими словами мистер О’Каллахан пошел дальше.
Экономка стояла у кладовой и раскладывала постельное белье.
Неугомонная женщина!
- Миссис Гринвуд, этим больше некому заняться? – недовольным тоном
обратился к ней хозяин дома.
- Именно сейчас – некому, сэр. Миссис О’Каллахан тщательно следит
за тем, чтобы слуги не оставались без работы, - ответила экономка,
оставив свое занятие, и повернулась к мистеру
О’Каллахану.
- И это не может подождать, пока кто-нибудь
освободится?
- Нет, сэр. Миссис О’Каллахан ясно дала понять, что все должно быть
закончено сегодня к вечеру.
- Вам это все не надоело еще?
- Это моя работа, сэр, - миссис Гринвуд удивленно посмотрела на
своего хозяина: ей приходится объяснять ему такие простые вещи. –
Мне за нее платят.
Мистер О’Каллахан мрачно взглянул на нее и, привалившись спиной к
дверце кладовой, негромко сказал:
- Выходите за меня замуж, вот что.
Она опустила глаза, сделала несколько быстрых коротких вздохов и
ровным голосом ответила:
- Вынуждена отказать вам, сэр. Не сочтите, что я не ценю ваш порыв,
но я не нуждаюсь ни в чьей жалости.
- Я предлагаю вам не жалость, а замужество, миссис Гринвуд. Завтра
мы идем в Сити-холл.
- Нет, сэр, - настаивала экономка.
- Воля ваша, - рассердился мистер О’Каллахан и, отлепившись от
дверцы, пошел прочь, чуть прихрамывая. Когда он торопился или
злился, эта старая хромота всегда становилась заметной, хотя в
обычное время никто никогда не видел бы ее.
Обстоятельства, при которых он ощутимо повредил ногу на всю
оставшуюся жизнь, были неразрывно связаны с миссис
Гринвуд.
Июнь 1883 года, Ипсуич
Трель соловья, доносившаяся с заднего двора фабрики, где изгородью
был высажен боярышник, весело раздавалась по всей округе. Даже за
ручьем слышно. Вот уж сумасшедшая птичка – нашла, где
поселиться.
Питер окунул руки в прозрачную воду, стекающую по камням вниз, к
реке, воронкой уходившей в море. И легко вздохнул. Стало немного
легче. Не так горели пальцы, боль в мозолях немного отступила. Еще
немного, и он попривыкнет.
«Это тебе не жевательный табак по коробкам рассовывать, педди!» -
так говорили ему на фабрике Гринвуда, когда он взялся за то, чтобы
крутить сигареты. Такая работа мистером Гринвудом оплачивалась
лучше. Но и была несоизмеримо труднее. Нет, Питер О’Каллахан совсем
уж новичком здесь не был. Пятый год он работал на одного хозяина. С
тех пор, как оставил Голуэй и семью в поисках лучшей жизни. Но в
цех по производству самокрутных сигарет, которые только недавно
начали изготавливать в Ипсуиче, Питер попросился всего-то месяца
три назад. И все еще не привык.
