Глава 1.
Пустые ладони
Я долго не могла назвать это болью.
Когда тебя не били, не кричали, не выгоняли на улицу – кажется, что жаловаться не на что. Вокруг были дети, у которых было хуже. И это «хуже» навсегда отняло у меня право говорить: мне было больно тоже.
Моя мать была. Я помню её руки, запах крема для лица, плотно сжатые губы.
Она приходила вечером с работы, ставила сумку, и я по глазам уже понимала – сегодня лучше молчать. Или наоборот: молчание будет расценено как неблагодарность, как уклонение от чего-то важного.
Я училась угадывать. Не чувствовать. Не мешать.
Я сидела за кухонным столом, болтая ногами, и смотрела, как она режет хлеб. Мне хотелось сказать:
– Мам, меня сегодня обидели.
– Мам, я боюсь темноты.
– Мам, я скучаю, когда ты уходишь.
Но ни одно из этих слов не звучало.
Я смотрела на её плечи, на то, как напряженно она вытирает стол, и понимала: если я сейчас скажу хоть что-то – она не выдержит. Она сорвётся. И это будет моя вина.
Так формируется странный рефлекс: ты как будто всегда мешаешь. Своими чувствами, своими вопросами, своим «хочу».
Моя мать не обнимала.
Нет, физически – может, и прикасалась. Иногда. Неловко. По праздникам.
Но это не об объятиях.
Это о том, что руки были пустыми.
Не для того, чтобы утешить. Не для того, чтобы согреть. Не для того, чтобы сказать: ты здесь, и ты важна.
А для того, чтобы держать сумку, стирать рубашки, тянуть на себе жизнь.
И я это понимаю теперь – как взрослый человек.
Но тогда, как девочка… я просто замерзала.
Внутри.
Я была удобным ребёнком.
Не капризничала, не лезла с вопросами, не требовала.
Я училась читать по взгляду. И угадывать, что можно. А что – ни в коем случае.
И главное, чему я научилась: не мешать ей жить.
Так я стала маленькой тенью.
Привычно одинокой.
Смирившейся с тем, что тепло – это то, что бывает в книгах. Или у других.
Но была одна вещь, которую я делала тайком.
Я клала ладони под подушку и представляла, что это – мамины руки.
Тёплые, мягкие, не спешащие.
Я засыпала, держа эти вымышленные руки.
И никто об этом не знал.
Даже я сама не понимала, как остро мне нужно было хоть что-то, что похоже на безопасность.
Позже, уже во взрослом теле, я с удивлением обнаруживала, как боюсь прикосновений.
Даже тёплых. Особенно тёплых.
Как будто тело не верит, что это не ловушка. Что это не просьба «не мешай».
Что это не будет отнято.
Когда я смотрю на старые фотографии, я вижу её – женщину с глазами, полными усталости.
Она была красива. Но замкнута в собственных страданиях.
Никто не научил её быть матерью.
Никто не обнял её, когда она сама была девочкой.
Её руки были пустыми – потому что и к ней никто не протянул руки.
И всё же – я была ребёнком.
И в моём детстве было много молчания.
Но больше всего – не было рук, в которых можно было бы спрятаться.
Глава 2.
Мама была, но не была
Мама была.
В комнате, в доме, в паспорте.
Была в моих тетрадях, которые проверяла.
В одежде, которую покупала.
В голосе, которым звала обедать.
Во фразах – «не забудь», «не опаздывай», «не сиди в темноте».
Она была.
Но не была.
Не в том смысле, чтобы исчезла.
А в другом – как будто не доходила до меня целиком.
Оставалась где-то на полпути.
Между обязанностями и усталостью.
Между тревогой и делами.
Я долго не могла этого объяснить – себе, другим.
Когда говоришь «у меня было всё» —
А внутри почему-то пусто.
Не потому что плохо обращались.
А потому что не было тепла.
Живого. Неспешного. Настоящего.
Я смотрела на неё – и знала, что люблю.
Но не чувствовала, что вижу.
Как будто она закрыта изнутри.
Как будто её чувства происходили где-то в другом месте, не здесь.
Не в нашей кухне. Не в нашей жизни.
Я не помню её смеющейся.
Иногда – улыбающейся.
Иногда – смягчающейся на секунду.
