Глава 1
Иногда я думаю, что всю свою жизнь я жила, чтобы спасать. Не жить – а вытаскивать, поддерживать, держать на весу, собирать по кусочкам чьи-то чужие осколки, зализывать раны, зашивать души чужими нитками и отдавать последнее – время, тепло, себя – просто потому что не могла иначе. Не потому что просили. Даже не потому что нуждались. А потому что я не умела по-другому.
Спасать было как дышать.
Я чувствовала чужую боль раньше, чем свою. Улавливала напряжение в голосе, следила за чужими лицами, угадывала, где сейчас кто-то провалится, оступится, сломается – и подставляла плечо, руки, сердце. Автоматически. Без пауз. Без вопросов. Мне казалось, что это и есть любовь. Быть нужной. Быть рядом. Быть тем, кто выдержит.
А ещё – быть незаменимой. Иначе зачем меня любить?
Я носила в себе этот внутренний кодекс как броню и как проклятие.
Броню – потому что казалась сильной, спокойной, устойчивой. Люди тянулись ко мне, доверяли, приходили – сломанные, уставшие, растерянные. Я слушала, гладила по волосам, подбирала слова, перевязывала им души, и в этом была какая-то своя святость, будто бы я делаю что-то важное, настоящее, человеческое.
А проклятие – потому что всё это отнимало меня у меня.
В какой-то момент я поняла: я больше не живу свою жизнь. Я проживаю чужие. Я просыпаюсь не потому, что хочу утро, а потому что кому-то надо. Я улыбаюсь не от радости, а чтобы не расстроить. Я делаю, решаю, помогаю, поддерживаю, объясняю, спасаю – и теряю себя. Без остатка.
Я знала, что устала. Но не знала, как перестать.
Впервые я позволила себе задать вопрос – не «кому нужна помощь», а «а что я хочу?». Ответа не было. Я не знала. Настолько не знала, что испугалась. Моё «я» оказалось пустым – в нём не было желаний, не было вкусов, не было даже ярких красок. Было только эхо чужих ожиданий.
Я смотрела на свои руки – и видела в них не силу, а истощение.
Я смотрела в зеркало – и не узнавала лицо.
Я начинала понимать: быть спасателем – это ловушка. Это роль, в которую я вросла. Это тюрьма, которая прячется под видом доброты. И в этой тюрьме я сама себе надзиратель.
Труднее всего было признать: меня никто не просил.
Никто не ставил передо мной табличку «спаси меня». Никто не обещал взамен любовь. Это я придумала, что любовь нужно заслужить, быть нужной, удобной, полезной, правильной. Это я решила, что моя ценность – в отдаче, в служении, в том, чтобы быть рядом, когда трудно.
А ещё – в том, чтобы остаться, когда все ушли.
Я думала, это благородство. А оказалось – страх быть покинутой.
Когда я начала отпускать эту роль, было страшно.
Каждой клеткой тела хотелось вернуться назад: сделать, помочь, схватить, уговорить, подставить плечо. Я знала, что смогу облегчить кому-то боль – одним словом, одним касанием, одним шагом. Но каждый раз, когда я сдерживалась, когда оставалась в тени, когда не спасала, я возвращала себе кусочек себя.
И это было болезненно.
Потому что внутри всё сопротивлялось. Кричало. Плакало. Умоляло: «Ну помоги, ведь ты же можешь!» И я могла. Но больше не хотела. Не потому что ожесточилась. А потому что поняла – моя помощь часто не помощь, а зависимость. От чужой боли. От роли сильной. От иллюзии нужности.
Я училась быть рядом – но не вместо.
Училась смотреть на страдание – и не бежать его облегчать, если не просят. Училась слышать боль – и не срываться в спасение. Училась быть – просто быть. Без функции. Без роли. Без маски.
Я позволила себе быть женщиной, а не утешением.
Позволила быть уставшей. Раздражённой. Нежной. Настоящей. Без ожидания благодарности, без нужды быть первой, лучшей, самой надёжной. Я начала узнавать себя без ореола. Без подвига. Без крестов на плечах.
