– Ты должна непременно пойти со мной. Ну, пожалуйста! – умоляла,
молитвенно сложив руки, Грейс Стаффорд, подруга Кэтрин по пансиону
для благородных девиц, в который ее определили ни много ни мало два
года назад.
Грейс, обладая милым вздернутым носиком и загнутыми кверху
густыми ресницами, осознавала, как действует на людей: их умилял ее
наивный кукольный вид и побуждал исполнять каждую просьбу. Только
вот с Кэтрин все было иначе: ни милая внешность подруги, ни ее
голубые глаза вкупе с молитвенно сложенными руками, ни сам
умоляющий взгляд – ничто не могло воздействовать на нее. Кроме,
собственно, самой Кэтрин Аддингтон, коей бы вдруг захотелось
действительно ей помочь... В данном случае улизнуть тайно из
пансиона для участия в деревенском празднике Майского дня.
И Кэтрин, несмотря на авантюрность характера, соглашаться так
сразу не собиралась... Помнила, как директриса, миссис Патрисия
Чемберс, с которой они едва ли находили общий язык, после выходки
со штанами предупредила: «Три часа... три часа вышивки, Кэтрин
Аддингтон, столько вы просидите за вышивкой в следующий раз. И не
встанете, пока не закончите свой рисунок на наволочке!» Больше, чем
сам пансион, эту тюрьму для богатых девиц, девушка ненавидела
именно вышивку: гладью, крестом, золотом – для нее все было едино,
и директриса-тюремщица знала об этом прекрасно.
Вот и сейчас Кэтрин, словно нарочно, укололась иглой... Охнула,
сунув палец с выступившей рубиновой капелькой в рот, и стиснула
зубы.
– Ну, пожалуйста, Кэтрин! – не унималась, между тем, Грейс,
близко к ней наклонившись. – Без тебя я пойти не решусь, а ты
знаешь, как я хотела б там быть... – Она вспыхнула от макушки до
пят. – Танцевать вместе с Терренсом в белом платье, словно
невеста.
– В белом платье? – Кэтрин вскинула бровь.
В этом было больше насмешки, чем, собственно, любопытства, но
подруга восприняла его по-другому:
– Все девушки, что участвуют в шествии, надевают белые платья, –
пояснила она, накладывая стежок за стежком. – Ты тоже можешь
надеть... Это будет так весело! Я вся в нетерпении.
Надевать белое платье... Ну уж нет, подумала Кэтрин, вонзая иглу
в полотно, в ее планы никак не входило носить белые платья, как
будто нарочно намекающие на брачный обряд, который она считала
недостойным себя. Кэтрин Аддингтон, несмотря на полные
восемнадцать, выходить замуж по-прежнему не собиралась... И именно
в этом, как считала Элизабет Аддингтон, ее мать, и заключалась ее
основная проблема.
– Как нам вести тебя в Лондон и представить самой королеве, –
говорила она, особенно распалившись, – когда ты, словно дикарка,
предпочитаешь леса и берег залива светским салонам, а под юбки, –
она одернула в тот момент край ее юбки, заткнутый за кожаный пояс,
– надеваешь мужские штаны? Мы опозоримся на весь остров. Никто не
захочет взять тебя в жены! Кем ты станешь тогда? Старой девой на
иждивении брата?! – И вздохнув от набившей оскомину темы: – Такой
судьбы ты для себя хочешь?
Кэтрин тогда, помнится, буркнула:
– Я сама заработаю себе денег и не стану обузой для брата.
После этого мама схватилась за сердце и долго говорила с отцом в
кабинете, и уже на следующий день ей объявили, что Кэтрин поедет
для начала вовсе не в Лондон, а в пансион для благородных девиц,
где ей, родителям хотелось надеяться, привьют немного светских
манер и приучат положенной девушке из благородной семьи
дисциплине.
Ох, как же Кэтрин тогда возмущалась и как грозилась сбежать на
Карибы, нанявшись юнгой на торговую шхуну! Родители, всерьез
испугавшись, что она исполнит угрозу, заперли ее в комнате до
отъезда... Оскорбленная в лучших чувствах, страдающая и впавшая в
меланхолию, Кэтрин прибыла в Берджесс-хилл грозовой тучей, нависшей
над его безоблачной жизнью.