Пролог
Чудо-дети
«И вершина любви — это чудо великое, —
дети!»
— Соловьев, это ты во всем виноват!
— Да, конечно, — стоящий у окна высокий мужчина с импозантной
проседью в темных волосах пожимает плечами, отхлебывая из стакана с
янтарной жидкостью. — Вали все на Соловьева. Соловьев во всем
виноват. Мировой финансовый кризис тоже на моей совести?
— Очень смешно! — его собеседник сидит в кресле неподалеку, с
точно таким же бокалом в руках. — А кто подарил ей на четырнадцать
лет фотоаппарат?
— Ну, извини! — стоящий мужчина поворачивается спиной к окну. —
Живого Мерлина Мэнсона, как она просила, я ей не мог
презентовать!
— Не мог подарить живого — надо было дарить мертвого!
Две женщины, находящиеся тут же, в комнате, но благоразумно не
вмешивающиеся в разговор своих супругов, издают синхронный смешок.
Даже Стас Соловьев, легендарный гуру всех молодых фотографов,
основатель собственной фотошколы, улыбается самым краешком губ.
— Смейтесь, смейтесь… — ворчит Тихомиров, вставая из кресла и
подходя к Соловьеву. — А кто ее всему учил?
— Твоя дочь окончила с красным дипломом университет культуры по
специальности «фотодело». Так что я тут не при чем…
— А кто ее на это подсадил?! Кто ее учил всяким этим вашим
тонкостям? Кто ее рекомендовал в этот проект?!
— Это очень значимый проект! — вот тут Соловьев перестает
улыбаться. — Участие в нем — большой успех для начинающего
фотографа! Так что мог бы сказать мне спасибо!
— Хрен тебе, а не спасибо! Это у черта на рогах!
— Дим,— не выдерживает Вера, вмешивается в разговор. — Ты так
говоришь, будто Машка на Плутон улетает. Канада — это всего лишь
другая страна. Но на этой планете.
— И вправду, Тихомиров, — поддерживает подругу Дарья. — Отпусти
уже Марью от подола. Ей двадцать три года. Взрослая деваха.
— Ах, от подола!?.. — задыхается возмущением Дмитрий Иванович. —
Ну да, конечно! Никому нет дела до того, что происходит с моими
дочерьми, включая их мать!
— Боже, Дашка, как ты с ним живешь?!
— А ты делай, как я, Стас. Не обращай на него внимания.
— Да ну вас! У меня старшая дочь улетает на три месяца черт
знает куда, черт знает с кем! — Соловьев страдальчески закатывает
глаза, но Тихомиров разошелся не на шутку. — Младшая…
— Что — младшая? — иронически изогнув бровь, любопытствует
супруга.
— Младшая… младшая… младшая вон домой вчера в одиннадцать ночи
пришла!
Ответом ему дружный смех.
— Неубедительно, Иваныч, — Соловьев допивает коньяк. — Катьке
восемнадцать лет уже. Тоже бы пора не пасти дочь…
— А ну цыц! — огрызается Тихомиров. — Своих воспитывай. А я
посмотрю…
— А мои почти такие же, как твоя младшая. А Сонька, между
прочим, уже год как в Сорбонне учится. Совершенно одна. Во Франции.
Представляешь, какой ужас?!
— Ну-ну… То-то ты в ла бэлле Франс чуть ли не каждый месяц
мотаешься…
— Да я так, проездом… По работе.
Дмитрий фыркает, демонстрируя этим звуком все, что он думает по
поводу якобы дел Соловьева в Париже.
— Дим, ну правда же, — подытоживает спор Стас. — Дай ей расти
профессионально. Не мешай дочери делать карьеру.
— Никто меня не понимает,— вздыхает Тихомиров. — Злые вы. Уйду
от вас.
— Уйди, уйди, — соглашается с ним супруга. — Сходи на кухню,
чайник поставь.
— Мам, отец успокоился?
— Почти. Еще ворчит потихоньку, но смирился.
— Я могу возвращаться домой?
— Да, Машунь.
— Папа не смирился! — незаметно подошедший Тихомиров
перехватывает у жены телефон. — Но ты, Марья, живо домой!
— Па…
— Давай, Маруся, я жду! — и затем, чуть более мягким тоном:—
Приезжай, хватит у Соловьевых отсиживаться. Разговор есть.
Всякий, имеющий более-менее нормальное зрение, увидев рядом
Дмитрия Ивановича и Марью Дмитриевну Тихомировых, понял бы, что это
двое — близкие родственники. И не в фамилиях и отчестве дело. Маша
уродилась в отца всем — папенькины соболиные брови, его же большие
темно-карие глаза, правильной формы нос и крупные, улыбчивые губы.
Густая копна волос цвета горького шоколада, которую Марья в крайний
раз под стоны их семейного цирюльника Эдика безжалостно укоротила
аж до плеч. Даже в фигуру отец внес свои коррективы. Если Катька
фигурой была стопудово в мать, то у Марии фигура была чуть тяжелее.
Но именно — чуть. Папенька знал, что делал, когда такую красоту
творил. Роста выше среднего, статная, а уж изгибами ее так природа
и родители одарили… Тонюсенькая талия, крутые бедра, мамины точеные
ножки. Грудь отросла рано и до третьего размера, но на этом и
остановилась, к огромному Маниному облегчению. В общем, хороша
собой была Маша Тихомирова, ох как хороша.
